Владимир Еремеев: Крутя «кривой стартер», я заговорил как заправский шофёр

Оставался последний день моей стажировки на Зеленодольском хлебозаводе, и он совпал с днём после аванса. Водителей со свежим дыханием отчаянно не хватает, поэтому начальник колонны забирает меня и ведёт к диспетчерам — выписать путёвку в мой первый самостоятельный рейс. На стене у окошечка замечаю плакат с улыбающейся девицей привлекательных форм и надписью под ней: «Остерегайтесь случайных связей!». Позже вернусь к этому плакату, и это будет другая история. 

А сейчас я расстроен: рейс на самую дальнюю базу «Росбакалея» пролегает через всю Казань. Нет, не то чтобы я не видел светофоров (у нас в городе в то время был один), но не знаю дороги, к тому же у меня «географический кретинизм». 

А тут, вдогонку к моему нарастающему страху, ещё и показывают машину, на которой я должен ехать, — «ГАЗ-51». Такие только в старых фильмах уже можно увидеть, даже мотор на виду — боковые крышки выкинули, чтобы облегчить доступ.

Вспомнил вопрос преподавателя техникума на экзамене: «На каком автомобиле используется деталь из дерева в двигателе?». Я ответил правильно: «ГАЗ-51». 

С этим воспоминанием лезу в тесную кабину, упёрся в спинку и нажимаю на педаль стартера: именно так в лучшем случае запускался этот драндулет.

На худший за водительской спинкой имелся «кривой стартер» — заводная ручка. Электростартер пару раз провернул коленчатый вал и притих.

Дошла очередь до «кривого стартера». Сил у меня было немного и, смахивая со лба пот, я со злости стал выражаться, как заправский шофёр! Начальник, наблюдая за мной издалека, позвал электрика, я сказал ему, что нет искры и надо бы проверить бобину. Через пять минут мотор нехотя взревел, электрик, не смотря на меня, повернулся, театрально пошёл и громко с выражением выдал: «Дело было не в бобине, ... (раздолбай) сидел в кабине!». Все вокруг — 
с «остаточным» сизыми носами — громко хохочут и уже расходятся не такие смурные. «Артист, блин», — недовольно буркнул я вместо «спасибо» удаляющемуся электрику.

На хлебозаводе меня радуют тем, что со мной поедет экспедитор — знает дорогу, всё получит, подсчитает. Взяв на него доверенность, я заберу его с собой.

Посигналив у добротного дома под лай огромного пса, я сбегал на колонку с ведром долить воды в радиатор. Выходит кругленький дяденька без возраста в светлой кепочке, под козырьком которой бегают маленькие озорные глаза. В одной руке маленький стул и биллиардный кий, только короче, чем обычно, в другой — сетка с чем-то завёрнутым в газету «Труд», слишком большим для обеденного «тормозка». Говорит он без умолку, иногда забывая заранее предупредить о повороте. Я слушал его вполуха, больше обращая внимание на какофонию звуков, издаваемых напряжённо подвывающим двигателем.

Всё складывалось хорошо. Загрузив 40 мешков сахарного песка, мы, несмотря на поздний выезд, возвращаемся к концу рабочего дня, успевая до ухода грузчиков. Но у моего пассажира, похоже, другие планы: попросил меня свернуть в рощицу у дороги. «Приспичило», — подумал я. Однако он попросил меня открыть правый борт, а сам, поставив свой стульчик на землю, ловко продырявил кием мешок, раздвинул нити мешковины и, поймав заранее подготовленной наволочкой сверкающий в закатном солнце белый ручеёк, стал насвистывать «Сильву». Увидев мой недоумённый взгляд, бросил: «Иди-ка, парниша, отдохни полчаса на травке».

Пока я его высаживал у дома и добирался до завода, грузчики уже ушли. Позвонил в гараж, сообщил, что машину не успели выгрузить и оставили на территории под охраной. Дома я долго не мог уснуть. Всё думал, вдруг с утра при разгрузке взвесят мешки или увидят отверстия? Что будет и что я скажу? Попутчик же мой, наверняка, готовился ко сну с чувством удавшегося рабочего дня, а его дражайшая супруга умилялась: какой у неё золотой муж — всё-то в дом!

Через два дня я уже самостоятельно развозил хлеб по магазинам, работал сутки, в обед мог съездить домой на час, по пути заезжая по точкам. В полночь домой не отпускали, боялись, что усну и не вернусь вовремя. В экспедиции говорили, чтобы перекусывал здесь, на территории. Если всё шло с опережением графика, то можно было ещё и вздремнуть часок-другой в кабине.

На старом заводе, где я проработал весь июнь, была хорошая площадка. Там росли (и до сих пор растут) старые липы, поздно вечером и рано утром пели соловьи, иногда доносились поскрипывание хлебных тележек, смех и окрики пекарей, мерный гул вентиляторов. И божественный запах свежевыпеченного хлеба, который заполнял всё вокруг! Так было дома в раннем детстве, когда в выходной мама пекла пироги, плюшки или пресные лепёшки, одновременно затевая стирку. Я просыпался от вкусного запаха, когда на столе уже под тастымалкой-салфеткой доходила выпечка.

В кабине при росте 180 см я не помещался и спал с открытой пассажирской дверью. То ли дневная усталость, то ли запах хлеба из детства делали своё дело, но засыпал я сразу. В три утра снова погрузка, рейс и так до окончания смены в 8.00. По пути сменщик довозил меня поближе к дому. Потом отсыпаешься ведь следующий день — выходной, а на другой — снова утром на работу.

Месяц пролетел как один день, а вместе с последними трелями соловьёв закончился и тот памятный июнь...