По многочисленным просьбам наших читателей весь цикл воспоминаний Владимира Еремеева мы объединили в один текст

«Я был похож на волка из «Ну, погоди!»

...1977. Как известно, «лето – это маленькая жизнь», я ждал его в тот год, как никогда. Наверное, потому что вступал во взрослую жизнь. Казалось, что меня ждёт много нового и неизведанного. Всю долгую зиму я строил планы, мечтал, томился в ожидании, и дело было не только в наступлении нового мотосезона.

Владимир Еремеев у общежития Васильевского автотранспортного техникума с однокурсником Виктором Ключниковым

Мотоцикл был заботливо подготовлен и отремонтирован. В августе прошлого года я попал в ДТП, когда на скорости обгонял лесовоз: он неожиданно начал поворот налево, и я так сильно нажал на тормоза, что, скользя на одном боку, залетел вместе с подружкой под задние колёса автомобиля, остановив его.

Тогда всё обошлось благодаря дугам на мотоцикле, у девушки же пострадала только кожаная юбка. Но поскольку на заднюю часть мотоцикла наехало колесо грузовика, его пришлось ремонтировать всю зиму.

…Окончен третий курс, все госэкзамены сданы на отлично. Осталась преддипломная практика и защита. Учили нас тогда основательно: я легко читал чертежи и электросхемы, мог рассчитать нагрузки на балки, знал металлы и способы их обработки, немного понимал в экономике. Ну и, конечно, знал всё об автомобилях! Но самое главное, уже в мае получил вожделенную красную книжечку – водительское удостоверение с категориями «А», «В», «С» и «Д».

Такие хлебовозки на базе «ГАЗ-52» ещё недавно можно было увидеть в Зеленодольске

И вот я у проходной автотранспортного предприятия: в одной руке направление на преддипломную практику, в другой – мотошлем. На большой территории стоят в ряд автомобили, которые не смогли из-за поломок или планового техобслуживания выехать в рейс. За ними ремонтные боксы с распахнутыми воротами. Автослесари в грязных от отработанного масла и солидола спецовках, не торопясь следуют за водителем или механиком.

Неторопливая суета дополнялась звуками кувалды в шиномонтажке, сигналами машин, сдававших задним ходом из бокса, надрывной работой электростартера, рёвом и покашливанием моторов и, конечно, смачным матом, на котором разговаривал весь этот дружный коллектив. В его задачу входило вытолкнуть автомобили из гаража, выполнив заявки от предприятий, то есть закрыть потребности города в грузовых перевозках. А доехали они до заказчика или нет – вопрос уже второй.

На первом этаже конторы, сразу у входа, табличка с надписью «Отдел кадров» – мне сюда. Всегда есть волнение, когда впервые заходишь в эту дверь, тем более что начальник отдела – строгий и немногословный участник войны с орденскими планками в несколько рядов на сером пиджаке и потерявший в боях часть руки. В то время, наверно, все кадровики расставлялись по предприятиям с ведома горкома партии. Они, прошедшие фронт, как нельзя лучше разбирались в человеческих душах.

Мне уже становится не по себе из-за моего вида: чёрные волосы до плеч, куртка из кожзама, штаны клёш а-ля джинсы из грубого, крашенного голубой краской брезента, и ботинки на толстой платформе – всё сделано «цеховиками»-армянами. Думаю, я был похож на волка из мультфильма «Ну, погоди!».

Начинаю объяснять, что хотел бы поработать не слесарем, как предлагается, а водителем, а данные для дипломной работы соберу в свободное время. Протягиваю пахнущее ещё типографской краской водительское удостоверение, и по взгляду начальника отдела понимаю, что шансов у меня нет.

Тут в кабинет заходит водитель хлебовозки и начинает возмущаться, что ему второй год подряд не дают отпуск. Он с суток, уставший, и, сев на стул, показывает всем видом, что не уйдёт, пока не решат его вопрос. Бросив взгляд в мою сторону, начальник говорит: «Стажируй этого («оболтуса» или, может, «охламона», не расслышал я). Научишь – подменит тебя на период отпуска».

Мой наставник похоже был не рад, и потом я понял – почему. Выйдя, он сказал мне, что работает по графику сутки через двое, даёт два дня на оформление документов и в семь утра ждёт меня на месте.

Потом оказалось, что хлебный фургон работает круглосуточно: три водителя, сменяя друг друга, развозят на нём хлеб. Так вот, сменщик моего наставника, посмотрев на меня, а потом на него, махнул рукой и в сердцах сказал: «Ну всё, … (конец) машине!».

А машина была новая, цвета слоновой кости марки «ГАЗ-52». Наставник был старше лет на десять и особо не ругал меня, наверно, по доброте душевной. Показал все магазины и точки общепита, оба хлебозавода, научил принимать и сдавать хлебобулочные изделия. Одно мне тяжело давалось – подъезжать задним ходом к разгрузочной площадке. Пассажирскую подножку я помял в первый же день…».

Крутя «кривой стартер», я заговорил как заправский шофёр

Оставался последний день моей стажировки на Зеленодольском хлебозаводе, и он совпал с днём после аванса. Водителей со свежим дыханием отчаянно не хватает, поэтому начальник колонны забирает меня и ведёт к диспетчерам — выписать путёвку в мой первый самостоятельный рейс. На стене у окошечка замечаю плакат с улыбающейся девицей привлекательных форм и надписью под ней: «Остерегайтесь случайных связей!». Позже вернусь к этому плакату, и это будет другая история. 

А сейчас я расстроен: рейс на самую дальнюю базу «Росбакалея» пролегает через всю Казань. Нет, не то чтобы я не видел светофоров (у нас в городе в то время был один), но не знаю дороги, к тому же у меня «географический кретинизм». 

А тут, вдогонку к моему нарастающему страху, ещё и показывают машину, на которой я должен ехать, — «ГАЗ-51». Такие только в старых фильмах уже можно увидеть, даже мотор на виду — боковые крышки выкинули, чтобы облегчить доступ.

Вспомнил вопрос преподавателя техникума на экзамене: «На каком автомобиле используется деталь из дерева в двигателе?». Я ответил правильно: «ГАЗ-51». 

С этим воспоминанием лезу в тесную кабину, упёрся в спинку и нажимаю на педаль стартера: именно так в лучшем случае запускался этот драндулет.

На худший за водительской спинкой имелся «кривой стартер» — заводная ручка. Электростартер пару раз провернул коленчатый вал и притих.

Дошла очередь до «кривого стартера». Сил у меня было немного и, смахивая со лба пот, я со злости стал выражаться, как заправский шофёр! Начальник, наблюдая за мной издалека, позвал электрика, я сказал ему, что нет искры и надо бы проверить бобину. Через пять минут мотор нехотя взревел, электрик, не смотря на меня, повернулся, театрально пошёл и громко с выражением выдал: «Дело было не в бобине, ... (раздолбай) сидел в кабине!». Все вокруг — 
с «остаточным» сизыми носами — громко хохочут и уже расходятся не такие смурные. «Артист, блин», — недовольно буркнул я вместо «спасибо» удаляющемуся электрику.

На хлебозаводе меня радуют тем, что со мной поедет экспедитор — знает дорогу, всё получит, подсчитает. Взяв на него доверенность, я заберу его с собой.

Посигналив у добротного дома под лай огромного пса, я сбегал на колонку с ведром долить воды в радиатор. Выходит кругленький дяденька без возраста в светлой кепочке, под козырьком которой бегают маленькие озорные глаза. В одной руке маленький стул и биллиардный кий, только короче, чем обычно, в другой — сетка с чем-то завёрнутым в газету «Труд», слишком большим для обеденного «тормозка». Говорит он без умолку, иногда забывая заранее предупредить о повороте. Я слушал его вполуха, больше обращая внимание на какофонию звуков, издаваемых напряжённо подвывающим двигателем.

Всё складывалось хорошо. Загрузив 40 мешков сахарного песка, мы, несмотря на поздний выезд, возвращаемся к концу рабочего дня, успевая до ухода грузчиков. Но у моего пассажира, похоже, другие планы: попросил меня свернуть в рощицу у дороги. «Приспичило», — подумал я. Однако он попросил меня открыть правый борт, а сам, поставив свой стульчик на землю, ловко продырявил кием мешок, раздвинул нити мешковины и, поймав заранее подготовленной наволочкой сверкающий в закатном солнце белый ручеёк, стал насвистывать «Сильву». Увидев мой недоумённый взгляд, бросил: «Иди-ка, парниша, отдохни полчаса на травке».

Пока я его высаживал у дома и добирался до завода, грузчики уже ушли. Позвонил в гараж, сообщил, что машину не успели выгрузить и оставили на территории под охраной. Дома я долго не мог уснуть. Всё думал, вдруг с утра при разгрузке взвесят мешки или увидят отверстия? Что будет и что я скажу? Попутчик же мой, наверняка, готовился ко сну с чувством удавшегося рабочего дня, а его дражайшая супруга умилялась: какой у неё золотой муж — всё-то в дом!

Через два дня я уже самостоятельно развозил хлеб по магазинам, работал сутки, в обед мог съездить домой на час, по пути заезжая по точкам. В полночь домой не отпускали, боялись, что усну и не вернусь вовремя. В экспедиции говорили, чтобы перекусывал здесь, на территории. Если всё шло с опережением графика, то можно было ещё и вздремнуть часок-другой в кабине.

На старом заводе, где я проработал весь июнь, была хорошая площадка. Там росли (и до сих пор растут) старые липы, поздно вечером и рано утром пели соловьи, иногда доносились поскрипывание хлебных тележек, смех и окрики пекарей, мерный гул вентиляторов. И божественный запах свежевыпеченного хлеба, который заполнял всё вокруг! Так было дома в раннем детстве, когда в выходной мама пекла пироги, плюшки или пресные лепёшки, одновременно затевая стирку. Я просыпался от вкусного запаха, когда на столе уже под тастымалкой-салфеткой доходила выпечка.

В кабине при росте 180 см я не помещался и спал с открытой пассажирской дверью. То ли дневная усталость, то ли запах хлеба из детства делали своё дело, но засыпал я сразу. В три утра снова погрузка, рейс и так до окончания смены в 8.00. По пути сменщик довозил меня поближе к дому. Потом отсыпаешься ведь следующий день — выходной, а на другой — снова утром на работу.

Месяц пролетел как один день, а вместе с последними трелями соловьёв закончился и тот памятный июнь...

Пряничные километры и «дикая дивизия»

...И вот мой наставник вернулся с отдыха. Поскольку к моей работе особых нареканий не было, меня оставили на время отпуска подменить второго водителя. Более того, нас перебросили на новый хлебозавод. Теперь мы развозили не только хлеб и батоны, но ещё пряники и кондитерские изделия.

Внешний вид хлебозавода № 1 мало изменился за прошедшие десятилетия, только вместо стареньких «газончиков» в ворота предприятия заезжают такие же потрёпанные бесчисленными рейсами «ГАЗели»

Со второго этажа здания комбината по наклонному винтовому лотку друг за другом, паровозиком, спускались коробки с пряниками. Грузчики как всегда где-то прячутся, скорее всего, в раздевалке «забивают козла». Гружу и считаю: «Воронежские», «Северные», «Ореховые», «Зареченские», «Клюквенные», «Шоколадные»... Сбиваюсь, вновь пересчитываю: всё сошлось!

Начальница экспедиции сочувственно смотрит, наверное, думая про себя: «Так будешь бегать с коробками, не протянешь и сутки». Бывает, что с первого дня знакомства устанавливается взаимная симпатия. Любовь Ивановна была лет на десять меня старше: стройная, красивая, с улыбкой, добавлявшей ей особый шарм. Увидев такую женщину на производстве, думаешь: зачем она здесь? А, может, как раз для того, чтобы скрасить трудовые будни? Чтобы рабочие одевались поопрятнее, чтобы не сквернословили по поводу и без.

Позже я увидел её с мужем: высокий, худощавый, в форме сотрудника милиции. Они были красивой парой. Оказалось, что он жил раньше у своих родителей рядом с нами, можно сказать, мы были соседями.

Пряники нужно было отвезти в магазин потребкооперации в Нурлаты. Это через Волгу на пароме и затем ещё километров пятьдесят. Всё лучше, чем целый день ездить по городу от магазина до магазина.

«ЗиЛы»-самосвалы 585-ой модели, выпускавшиеся в 60-х годах прошлого века, когда-то были обыденностью на дорогах Зеленодольска. На таком и работал отец нашего героя

Спускаюсь в промышленную часть города к пристани. По дороге проезжаю мимо территории «Автоколонны № 11», которую в народе называли «Дикой дивизией». Обслуживала она строительные предприятия города. Машины были не всегда чистые, в основном битые, гоняющие по своим правилам и маршрутам с грузом, который надо было «привезти ещё вчера».

Вся страна тогда в едином порыве строила «хрущёвки»: народ хотел горячую воду, тёп­лый туалет и кухню с газовой плитой. Партия спускала директиву за директивой: наращивать темпы, повышать качество. На маленьком экране чёрно-белого лампового телевизора (после включения которого через пять минут появлялся звук, а через десять — мутное изображение) на всех трёх каналах вещал герой соцтруда Николай Злобин о бригадном подряде в жилищном строительстве. Юморил Аркадий Райкин: «Кирпич бар — раствор юк, раствор бар — кирпич юк». Или местный партийный функционер рапортовал об успехах отрасли, самокритично отмечая просчёты отдельных районов.

В 70-х, в самом начале этой грандиозной стройки, мой отец работал на самосвале «ЗиЛ-585» (такой зелёный с острым носом). Помню, он возил песок с карьера. Там, внизу, стояли два экскаватора, и к ним весь долгий светлый день июля один за другим подъезжали то «ЗиЛы», то «МАЗы», последние — с хромированными зубрами на длинном капоте. Стоя под погрузкой, машины с каждым высыпанным ковшом всё больше приседали и охали, пока задние рессоры не загибались в другую сторону. Затем, натужно ревя, гуськом поднимались вверх. Шофера высовывали головы из окна водительской двери, чтобы не дышать горелым маслом, проникающим от двигателя в кабину.

Я ждал отца на выезде из карьера, мама готовила ему нехитрый обед: два варёных яйца, пучок зелёного лука, бутерброд с колбасой, пресные лепёшки, кефир в стеклянной бутылке с крышечкой из фольги. Пока отец был занят обедом, я сидел и крутил огромную баранку. До педалей ещё не доставал.

Почему многие из нас идут по стопам родителей? Может, сидит веками закреплённое в нашем сознании убеждение, что сын извозчика должен быть непременно извозчиком? А иногда и родители влияют на нас самым непосредственным образом, ломая жизнь ещё неопределившемуся в выборе профессии ребёнку.

С такими воспоминаниями я въехал на паром. Построенный ещё при Николае II Романовский мост пропускал через себя длинный состав товарного поезда, усиливая перестук вагонных колёс многотонным бряцанием железных балок. Паром замедлил ход: недалеко за баржой шёл теплоход, пассажиры стоят на палубе, до нас долетают слова песни: «Течёт река Волга, а мне семнадцать лет...». Голос Людмилы Зыкиной постепенно стихает за сочным гудком — капитан так выразил своё беспокойство по поводу снующих туда-сюда рыбацких моторок почти на фарватере.

«Наверно, выше по реке недавно открыли шлюзы, появилось течение и пошла рыба», — подумал я, объясняя себе всю эту суету рыбаков. Вспомнил, как в детстве с отцом с восходом солнца ближе к противоположному берегу ставили на якоря деревянную лодку, опуская на капроновом шпагате кормушки, доверху набитые хлебом, распаренным горохом и овсом. Прицепив к этому шпагату через свинцовое кольцо леску с крючками с наживкой, ждали поклёвок. Иногда не клевало, и отец сетовал, что нет течения, и поэтому нет рыбы. И к моему огорчению, оставался на вечерний клёв...

«Гроза на Волге и первая зарплата в 190 рублей»

...В один из жарких июньских дней к вечеру неожиданно налетел сильный ветер, небо моментально потемнело и началась гроза. Мы замешкались с подъёмом якорей, лодку начало крутить, подставляя борт к волне. Корма подтапливалась якорной верёвкой, отец её отрезал, оставив «кошку» на дне, и стал заводить мотор. «Садись на вёсла, поворачивай нос лодки к волнам!» — крикнул он мне.

Бросив отчерпывать воду, сажусь на скамейку и пытаюсь выровнять нос. Я слишком мал, даже длины ног не хватает упереться в шпангоуты. Ничего не получается и у отца, мотор не заводится. Тогда он сам садится за вёсла, мне же кивает на ведро и место на корме, где собирается вода.

Волны стали ещё выше, вода свинцовая, пошли «беляки»-барашки, корму подтапливало. Я по команде пролез под рукой отца на нос, сидя на сланях и упираясь шеей в носовую площадку, а ногами в шпангоут, вцепившись руками за борта, весь трясся скорее от страха, чем от мокрого ветра. Нос лодки поднимался так высоко, что мне казалось, что она вот-вот перевернётся. А отец, наверно, сначала испугался за меня (тогда мы понятия не имели о спасжилетах), но потом, когда начал контролировать ситуацию, развеселился, и успокаивая меня, взяв курс к берегу, запел.

Он грёб без остановки почти через всю реку, преодолевая ураганный ветер и волны. Уже когда показался берег, хлынул ливень. С тех пор я не люблю рыбалку на лодке и стал верить рассказам отца, что он до службы в армии легко вплавь преодолевал Волгу (он был жилистым и с шарами бицепсов).

Паром ударился о пристань, прервав мои воспоминания. Выезд из Нижних Вязовых и далее дорога вдоль полей — жёлтых, белых, зелёных от посевов пшеницы, бобовых или подсолнечника. Тут и там прямые линии берёзовых рощиц, чередуются небольшие татарские и русские деревни, улицы с колодцами и спуски в низины с родниками. Речки с деревянными мостиками и запруды с гусями и утками, а в лесочке спряталось от полуденного зноя стадо коров. Пастух в полудрёме прилёг под деревом, наблюдая одним глазом за подопечными. Авыл малайлары (деревенские мальчишки) шумной ватагой бегут купаться к речке, поднимая пыль и весело что-то крича.

Красивый язык! Жалею, что стал забывать даже то малое, чему меня учили аби и бабай. Некоторые выражения, шутки, пословицы могу понять, но перевести и передать всю красоту, глубину и мудрость, наверно, трудно даже специалисту. Нужно жить с этим народом, с его вековыми традициями и историей.

В сельпо продавец — матур кыз (красивая девушка), улыбнувшись над моим татарским, быстро организовала разгрузку и напоила меня чаем из трав и сухих веточек земляники, угостив кусочком губадии.

Обратный путь всегда короче. Заехал домой поесть перед ночной сменой, заправил машину и прибыл на завод. Ночью хлеб в магазинах принимают приёмщицы — люди, как правило, живущие рядом с магазинами, имеющие домашний телефон. Мы старались придерживаться графика, но мало ли: проблемы производства, поломки. Поэтому экспедиция звонила им перед выездом машины по рейсу. Чаще они нас ждали, бывало, мы их. Самое странное, что народ, живущий в этих домах, не жаловался на ночной шум от подъезжающих автомобилей, грохота подаваемых лотков хлеба. Наверно, все понимали: в семь утра хлеб для трудящихся должен быть на полках магазинов!

Уже под утро Любовь Ивановна угощает меня стаканом молока и горячей московской плюшкой — это было так вкусно! Мягкая, липкая от подтаявшего сахара, насыпанного сверху, легко отделяющаяся по слоям с ароматом ванили и сдобы... И ничего, что с небольшим механическим дефектом, зато совесть чиста — отбраковка.

Легко заснуть, даже помня, что через час-два снова на погрузку, когда так вкусно поел! Просыпаюсь от скрипа лотков по полозьям фургона, выхожу закрывать двери. Хлеб грузит женщина средних лет, указывая на крайнюю вагонку фургона, говорит, что в магазине №... выгрузишь вот эти лотки. Со сна не понимаю, какая разница: батоны они и есть батоны, а по наименованиям сдать — уже моя забота.

Охранник на выезде досматривает автомобиль, одним глазом глядя в накладную, другим — на открытую вагонку. Открывает ворота. При сдаче хлеба в магазин обнаруживаю, что батоны лежат на ребре и в лотке их на шесть больше, чем в накладной. И таких три лотка! Пытаюсь убрать лишние, но приёмщица не даёт, говорит, что Н... с завода придёт утром к открытию, и она с продавцом всё решит.

Потом, работая в торговле, узнал, как всё это решается просто: выручка от ворованного товара делилась пополам. Нас не учили этому ни в школе, ни в техникуме, не готовили к тому, что мы столкнёмся с «пережитком прошлого». То, что писалось в газетах, звучало по радио, показывалось по телевизору, шло вразрез с тем, что было в жизни. Конечно, факты мелких хищений иногда осуждались в СМИ — как единичные и чуждые нашему строю. Но на самом деле это явление было массовым. Даже те, кому претило воровство, вынуждены были это делать, ведь много столь необходимого для личного хозяйства невозможно было купить в магазине, начиная с обычного болта с гайкой.

Вот и существовал бартерный обмен: с завода несли болт, с пекарни — дрожжи, с лаборатории — спирт. А те, кто совсем терял совесть, занимались мелким воровством с целью продажи, им хотелось жить на широкую ногу «здесь и сейчас»: купить холодильник, цветной телевизор и даже машину.

Тогда я не забивал голову такими мыслями: социализм учил меня, платил повышенную стипендию 41 руб. 50 коп. Я мог бесплатно лечиться в любой больнице, был уверен, что поступлю в институт, буду востребован в народном хозяйстве, заработаю на легковой автомобиль, получу квартиру... И за своих родителей был спокоен: будут болеть — подлечат, а пенсии им хватит на вполне безбедную жизнь.

Вот и сегодня, сдав машину сменщику, я стою в очереди у окошечка за первой своей зарплатой в почти 190 рублей, и даже не верится, что так много! Переработка, выходные, ночные, экспедирование груза — набралось неплохо. Наставнику купил бутылку грузинского коньяка (сам я не пил спиртного), и он одобрил это словами: «Хорошо, мне больше достанется».

Дома мама прослезилась, пересчитывая деньги, вернула мне пятьдесят, сказав: «Купишь себе что-нибудь». Осознание того, что ты взрослеешь, у всех приходит по-разному: у кого-то с первым стаканом вина, у кого-то с первой ночью, проведённой с подругой или любимой, а у некоторых — с уверенностью, что ты сам зарабатываешь на жизнь. Счастливый и довольный собой, засыпая, я строил планы на выходной...

«У парней — импортные джинсы, у девчонок — стрижки, как у Мирей Матье»

...Июль, уже почти середина лета, и как хорошо, что мой выходной и жаркая сухая погода совпали. Утром через деревянный мост, соединяющий два посёлка, иду в гости к школьному товарищу Николаю Косареву. Он вчера приехал навестить родителей.

Раньше мой маршрут в школу проходил мимо его дома. Я заходил к Коле и ждал, когда он доест большую тарелку супа, и это на завтрак! Затем мы вместе шли в школу. Не вспомню, что нас связывало: изготовление электрогитары или ещё что-то, только не спорт, в котором он уже тогда многого достиг. На уроках физкультуры он всегда брал меня, самого слабого в классе, в свою команду, не переживая за командный результат.

Сразу после десятилетки Николая забрали в спортивную школу Самары, а затем и в сборную СССР. Было чем порадовать в этот приезд родителей: показать медали, рассказать, что проехал по всей Европе. Мне же, как и обещал, привёз джинсы «Levi Strauss & Cо». По его рассказам, было ясно, что капитализм ещё не загнивает, и трудовой народ там живёт совсем неплохо, и не в гетто, томясь без работы и нищенствуя на пособия, как показывают в «Международной панораме» и программе «Время».

Но я-то знал, что это всё временно, что они пока на вершине своего развития, а по теории пассионарности скоро начнётся падение в пропасть — и их капиталистической экономики, и их фарисейских нравов. Нужно только немного подождать — так учила нас партия. И мы терпеливо ждали.

«А джинсы они могут шить», — признал я, благоговейно прикасаясь то к металлической пуговке, то к кожаному лейблу, то к красному флажку с названием фирмы, отрывая картонку от плотного голубого коттона, от которого ещё шёл запах фабрики. 

В памяти всплыли строчки песни в переводе Севы Новгородцева, перебежчика на вражескую радиостанцию «Би-би-си»: «О, как мне надоели эти голубые джинсы, после них я не могу смотреть ни на голубое небо, ни на голубое море». «Загнивают они там на Западе, ничего их уже не радует», — размышлял я, примеряя штаны.

Владимир Еремеев на своём мотоцикле «CZ-350» во время участия в свадебном эскорте. 1977 год

Вечером в обновке еду на мотоцикле к заветной скамеечке на улице Столичной. Днём здесь, в рощице молодых берёз, вдоль дороги на Казань, играют в домино жители близлежащих домов, а вечером собирается молодёжь, иногда приходит парень с гитарой. Обычно он, перебрав весь свой лирический репертуар, собирает нескольких ребят, и они, гуляя по центру дороги, нарочито заставляя обходить редких ночных прохожих, проникновенно поют о несправедливом суде, злобном прокуроре, о судьбах, любви, тяготах оступившихся и побывавших в местах не столь отдалённых.

Подкатывают однокурсники на жёлтых «Планетах-Спорт» и ребята с «новостройки» на «Явах» с красными наклейками «DAKEN» во всё ветровое стекло. Пусть это и название итальянской фирмы, выпускающей инструментальные ящики, всё равно никто этого не знает, зато смотрится круто! Приехавшие с ними девчонки спешились и, собравшись в круг, заливисто смеются о чём-то своём. Мы же договариваемся на эскорт свадебного кортежа знакомого «DAKENа» в следующую субботу.

Николай Косарев стал мастером-«международником», пятикратным чемпионом СССР. На фото он финиширует первым в Люцерне на I этапе многодневки «Тур Швейцарии». 1981 год

Вот и девчонки подтягиваются, сегодня нарядные. Либо с начёсами на голове, либо со стрижками, как у Мирей Матье. И, конечно, со стрелками под Одри Хепбёрн — красавицы, одним словом!

Только вся эта суета не для нас: сегодня в городском парке танцы, наша доля — доставить их на место, а уж увезти назад — это как у твоей попутчицы сложится вечер. Что касается нас, то без пассажирки или в худшем случае пассажира точно никто не уедет.

«Кошачьи» стрелки Одри Хепбёрн 

Невозможно представить ни один бьюти-образ актрисы без её культового макияжа глаз. Одри была образцом для подражания во всём мире. Не стали исключением зеленодольские девчонки: следуя моде, они тоже старались подвести глазки так, чтобы быть похожей на признанную икону киноиндустрии.

Про любовь, «Фиалку» и огурцы на рубашках

Женщины всегда нас выбирают, мужчинам только кажется, что это делаем мы. Задержала взгляд, улыбнулась глазами, показала себя выигрышно, и ты как будто бы «выбрал». Когда на самом деле давно присмотрели тебя.

Ребята переглядываются и загадочно улыбаются, к кому сегодня сядет блондинка Р... c длинными распущенными волосами, в тесной белой блузке и брюках-клёш «в облипку», закрывающих туфельки на платформе. Я знал точно, что не ко мне. Прошлый раз я отвозил её в город, обратно же меня не просили забирать.

Смотрю, села к Илье на новенькую «Планету-Спорт», так плотно прижалась всем стройным телом, обняла его со спины руками за грудь сомкнутыми пальцами вверх. Вот и вся причина загадочных улыбок — необычная посадка, фишка у неё такая.

Илюху охватило волнение, и его мотоцикл, как пришпоренный конь, умчался, не дожидаясь и забыв нас. Завтра и после будет тема для приколов, незлобивых усмешек и расспросов: «А не произошло ли?». Всё это для общего веселья, ведь мы видели, что потом он был с нами всю ночь.

Культуры движения в мотоколонне тогда не было, ехали кучно, вместе, каждый хотел показать, какой он умелый гонщик. Обгоняли друг друга, подрезали, сигналя и отчаянно нажимая на тормоза, — со стороны всё это юношеское геройство представляло собой страшное зрелище. Как тогда нам везло, что ничего плохого не случалось!

ДК «Родина», рядом парк, в глубине которого танцверанда «Фиалка». Сюда стекается вся молодёжь небольшого города и окраин. Здесь можно потанцевать, познакомиться, послушать живую музыку в исполнении местного ВИА «Дельфины».

Открытие танцплощадки «Фиалка». 1974 год

Нужно ли описывать, насколько популярно было это место, когда по телевизору и радио порционно и выверено выдавали тогдашнюю эстраду. Немного о любви, а больше о великих делах, романтике всесоюзных строек, которые ждут комсомол, что был передовым отрядом молодёжи. Зарубежную эстраду, чаще «демократов» (ГДР, Польша, Болгария, Чехословакия), показывали раз в год 1 января, и то в четыре утра.

Тогда в нашем провинциальном городе только-только появилась в кафе первая дискотека Виктора Баранова, но это для тех, у кого водились деньжата. Для нас же «Фиалка» была местом, где можно и на других посмотреть, и себя показать.

Участники ВИА «Дельфины» Владимир Горячев и Евгений Попов (первый, третий слева) с друзьями в том самом парке за ДК «Родина», где они были настоящими властителями сердец. Середина 70-х

Перед входом в парк уже собирались те, кто кого-то в томлении ждал, крутя голову, выискивал свою пару или знакомых. Юнцы из подворотен, сквернословя, не вынимая сигарет изо рта, проталкивались вперёд, поддерживая рукой заветные двести граммов для храбрости за солдатским ремнём широченных штанов и рубашкой с популярным принтом «индийский огурец» и воротником, острые края которого достают до худых плеч.

В те годы «огурцы» появлялись везде: не только на рубашках Джона Леннона с огромным воротником, на клешёных брюках, на подкладках пиджаков и на самих пиджаках, женских платьях и даже детских колясках

Местные мажоры — все в «фирме» — джинсах и батниках, стоя в сторонке, отсеивают в потоке красивых девчонок и решают каждый для себя, куда податься: в бар, кафе или закадрить вот этих в коротких юбочках, с которыми уже успели обменяться взглядами. Может, даже покатать их на папиной машине, пока он не вернулся из командировки.

На своём посту и дядя В..., он ставит на центральную подножку новенькую «Яву», поправляя концы байкового пледа, аккуратно сложенного на багажнике.

Одержимые «коллекционеры» ищут лёгкую добычу — наивных, жаждущих любви девчонок, знающих о ней только по романтическим книжкам и фильмам того времени. Природа берёт своё, и вот они спешат к океану жизни, открытые и беззащитные, без опеки мам и пап, где их ждут «хищные птицы» и «крабы», чтобы опошлить светлое, нежное чувство, которое рисовали они в своих мечтах. Как обманутые ожидания отразятся на неокрепшей психике? Это станет понятно только потом...

«Следы на песке от босых ног...»

...Подъехали мы близко ко входу в парк. Высаживаем пассажирок. Они, поправляя платья, юбки и причёски, посмотрев в зеркало заднего вида мотоцикла на макияж, торопятся, опасаясь, что им не достанутся билеты. Весёлой стайкой спешат к ярко освещённому кругу танцверанды.

На сцене — ансамбль «Дельфины», нам слышится сочный звук бас-гитары Володи Платонова и голос Валерия Фирсова. Словно перекликаясь с мыслями о черепашках и океане жизни, музыканты поют песню «Океан судьбы» на стихи местного поэта Зайцева.

На сцене ансамбль «Дельфины»: слева бас-гитарист — 17-летний Владимир Платонов, рядом — лидер-вокалист и автор большинства песен Валерий Фирсов. Фото сделано за три месяца до гибели Валерия. Лето 1974 года

Многие встретили здесь свою судьбу: дружили, влюблялись, потом выходили замуж, женились. И счастливы, и живут вместе до сих пор. Были и те, кто хотел показать «молодецкую удаль», без повода пуская в ход кулаки, таких увозили в отдел дежурившие здесь же милиционеры.

Медленный танец под песню «Бесприданница» традиционно снимал общее напряжение. Парни встали в сторонку, как бы затевая разговор, а сами исподтишка наблюдают, каждый — за своей, самой желанной. А если не дожидались приглашения на белый танец, расстраивались, но вида не подавали. И в следующий «медляк» обещали себе обязательно пригласить понравившуюся девушку.

Вот уже пары кружат вокруг фонтанчика. А за сетчатым забором стоят те, кому не посчастливилось попасть, и те, кто просто пришёл поглазеть или послушать музыку.

А у нас, двухколёсных, свои приоритеты: каждый свободный погожий день короткого лета использовать для совместных «покатушек».

Идея искупаться ночью всем пришлась по нраву. Лишь бы ехать, а куда — без разницы, времени было у нас не так много, нужно было вернуться к закрытию танцплощадки. И снова гурьбой наперегонки к Волге, на пляж, теперь уже одни, без наших прекрасных пассажирок. Отсутствие плавок не проблема, к тому же штаны будут сухие.

Волга прекрасна в любое время года. На заднем плане виден ещё «горбатый» Романовский мост

Неделю стояла жара, днём не было ветра, вода на мелководье как парное молоко. Растущая луна отражалась дорожкой на воде, белые тела прыгали и плескались. Мы были, словно дети! Крики, смех разносились по зеркалу реки, казалось, что нас слышно даже на другом берегу.

Вдалеке к мосту приближался теплоход, ровный шум его машин нарастал. Горели судовые огни и иллюминаторы кают. Нас, беснующихся у костра, наверное, видно только капитану, да и то в бинокль. Теплоход уже подходит к быкам моста, как до пляжа докатывается от него волна, с плеском смывающая, как беззаботную весёлую юность, так и следы на песке от наших босых ног...

Мы на месте. Все наши подружки, разгорячённые, переполненные эмоциями, с желанием поделиться впечатлениями, рассаживаются по мотоциклам. Им всего по 16-18 лет, совсем молоденькие, некоторые учатся в медучилище, другие — в институте, а есть только оканчивающие школу. Кто-то, помня о родителях, спешит сразу домой, другие просят ещё покатать до полуночи.

Выезд из города, небольшой уклон дороги и уже совсем другой воздух, согретый дневным зноем. Такой бывает только в июле — с запахом разнотравья, он обволакивает какой-то невероятной негой. Луч фары выхватывает чёрный асфальт, с обеих сторон от него рощицы сливаются в одну сплошную тёмную стену. Вдали дорогу перебегают два кабана, а за ними россыпью — с дюжину полосатых, как арбузы, поросят, в сравнении с огромным секачом они такие крошечные, что даже не достают ему до колен. Пошли они цыганским табором кормиться на бескрайние совхозные поля.

На дороге ни души, только впереди желтеет растущая луна. На тёмно-синее покрывало высыпали серебряным бисером звёзды, одна только всё летит и летит по небу и никак не может остановиться, оставляя за собой след, яркий и недолгий, быстро тающий на глазах.

Полночь и одна минута начала нового дня. Стоим уже у дома, прощаясь, она просит меня снять мой шлем и тихо, как-то по-взрослому, шепчет: «С днём рождения, Володя...».

Конец лета, Ильин день и концерт Высоцкого

...Лето перевалило за середину, на дворе уже август, кто ждал и жил летним теплом, отмечают про себя это с грустью. Остался месяц до наступления осени. Будет ли ещё бабье лето? День пошёл на убыль, ночи стали прохладнее, солнце не такое жаркое, да и садится раньше. Ещё дождь зарядит на день, а то и неделю сподобится лить, не нужен уж он нынче.

Деревенские и садоводы всё чаще затевают неспешные разговоры о видах на урожай. На Красной горке ветки яблонь свисают под тяжестью к земле всё ниже и ниже — много этот год дал яблок! Грибники уже шныряют по лесу с пустыми корзинами, перекрикиваясь и сетуя, что не пошёл ещё «первый слой» благородных грибов, одни сыроежки да мухоморы с кумачовыми шапками, и те уже лежат на боку.

Нет ещё в лесу того прелого грибного аромата, из которого растут непривередливые подберёзовики, подосиновики с яркими шляпками, да крепкие боровики!

И не слышно уже весёлого птичьего гомона, только иногда слёток, выпав из гнезда, прошуршит первой опавшей листвой, шевеля невысокую травку.

Рано ещё для грибов, начало августа только. Моя русская бабушка Настя говорила нам: «Ужо в церковь Гаринскую пойду, праздник седни, Ильин день, помолюсь за вас нехристей, свечей и масла лампадного возьму, а вам просвирку принесу». Сказывала, что Илья-пророк льдинку в реку сегодня бросил, поэтому купаться уже нельзя.

Через всё лихолетье, нелёгкую жизнь свою пронесла она веру в Бога, в Иисуса Христа... Рано потеряла мужа Фёдора: с Гражданской пришёл израненный весь.

А в начале Отечественной умер, до последнего дня работая старшим кондуктором на железной дороге. Кондукторы в то время принимали составы, оповещали о готовности движения поезда и, находясь в последнем вагоне, тормозили его при необходимости.

Так и не смог дед Фёдор в тот день подняться на тормозную площадку последнего товарного вагона, держа в руках два сигнальных керосиновых фонаря, упал, занеся ногу на ступень...

Был он коммунистом, сохранилась даже копия протокола заседания партийной ячейки об исключении его из партии за неявку на собрание... по болезни. Да, строга была тогда дисциплина! Шла чистка партийных рядов, обновлялась руководящая и направляющая по заданию Великого кормчего. С кем ей было не по пути — с врагами народа — расправлялись лихо, под жернова эти попадал даже простой люд.

Жили они внизу в Зелёном Доле, почти у самой Волги. Замуж бабушка больше так и не вышла, покойный Фёдор был красив, статен как заправский казак. Видно, не встретился ей больше такой.

На память о деде Фёдоре и бабушке Анастасии осталось потрёпанное временем довоенное фото. Только вера в Бога помогала им выжить и жить

Кормилицу свою коровёнку, которая паслась на заливных тогда лугах, пришлось продавать, ухаживать было некогда: сама работала в железнодорожной столовой поваром, готовила большей частью для начальства порционные блюда. Сосед-ирод, узнав, что корову продали, залез искать деньги, а старшая дочь Маня была дома. Убил он её оказавшимся под рукой безменом с бронзовой гирей на конце, и в подпол спустил.

Остались средняя Валя и сын Павел. Позже Валентина на фронт добровольцем ушла, а Павел, мой будущий отец, был ещё мал. Не любили они — ни он, ни бабушка — вспоминать тяжёлые военные годы. Лишь потом я узнал, когда был в гостях в Москве у своей тётки Надежды Ильиничны, что приехала она из голодной столицы и жила у моей бабушки, пока муж её с фронта не вернулся.

Вот и поёт нам о войне сегодняшний гость из Москвы, взял первые аккорды на гитаре своей семиструнной, зал притих. А как пропел первую строчку, мурашки по спине, смотрю, сосед мой, ветеран войны, набежавшую слезу утирает.

Росту среднего артист в водолазке чёрной, а голос мощный, с хрипотцой, зал весь заполнен — и его голосом тоже заполнен, прижат к креслам, не шелохнётся. Песня закончилась, а зрителей всё не отпускает: вот первый отошёл от гипноза — хлопнул в ладони, и, как по сигналу — зашёлся весь зал в аплодисментах.

Когда в городе появились афиши с анонсом концерта Владимира Высоцкого, даже трудно было поверить, что он будет петь в нашем ДК «Родина». Ещё в 1976-м, когда я ездил за «Явой» в Москву, мы останавливались с другом у его институтского товарища в огромном новом общежитии строителей, и тот взахлёб рассказывал, что только вчера в Красном уголке давал концерт Владимир Семёнович. «Нелегально, может быть, а чтобы с афишами, да в нашем провинциальном городке, возможно ли?!» — думал я.

Росту среднего артист в водолазке чёрной, а голос мощный, с хрипотцой...

Мы выросли, слушая его песни. Ходил я ещё школьником к любителю мототехники Александру, мастеру золотые руки, в гараж смотреть, как он свою машину ремонтирует, и, помогая ему, учился этому делу. Родители его из Сибири вернулись, купили здесь двухэтажный дом, «Волгу-21», а сын уже сам заработал на старенький «Запорожец» и «Яву», весь город у него ремонтировал мотоциклы.

Ездил он лихо, неоднократным чемпионом Татарии по мотокроссу был. Вся площадка перед его домом была местом сбора друзей, и звучали из катушечного магнитофона песни Высоцкого, до сих пор знаю их все наизусть. И в стройотряде в армейской полевой палатке стоял магнитофон «Комета», и нам не надоедали эти песни, в которых была отражена вся наша жизнь, каждый находил для себя что-то близкое и родное.

Уменье перевоплощаться — талант великого артиста, для всех он был свой, хотя не воевал, не сидел, не был альпинистом и вообще часто не был тем, от имени кого он пел эти потрясающие песни.

Закончился концерт, и я еду провожать своего кумира, следуя на мотоцикле за машиной. Еду, наполненный впечатлениями и радостью от встречи!..

Казанская Сорочка и погоня за модой

...Получил расчёт на работе, собрал данные для диплома, отнёс шоколадку диспетчеру, которая всегда была добра ко мне, и попросил у неё на память тот плакат с предостережением, висевшим над её окошечком.

Снова мама вернула мне часть денег, а раз так, еду в выходной на Сорочку (ред. — казанский вещевой рынок) — куплю себе футболку к джинсам. Собрал всё, что есть лишнее из запчастей, и с восходом солнца поехал в Дербышки.

Сорочка в Дербышках была единственным местом, где хоть и втридорога, но всё-таки можно было модно одеться

Выходной, дорога пустая, идёт мелкий дождь, видно, что ненадолго. 

За Кировской дамбой у первого светофора на мокрых косых рельсах скользит переднее колесо, доля секунды — и мотоцикл уже крутит на дуге. Встаю, поднимаю его и смотрю по сторонам: не видел ли кто? 

Ведь так лихо и красиво ехал! Отряхиваюсь, посмотрел царапки на дугах и опять в путь.

Площадка для торгашей запчастями к мотоциклу уже заполняется, встаю рядом со знакомыми, они, разложив детали на сиденье, уже бойко торгуют. Мне привычна эта суета, запчасти всегда нужны, на «Яву» их, например, в магазинах днём с огнём не сыщешь! Что-то пришлют «Товары почтой» по осеннему заказу только весной, и то в лучшем случае половину. Поэтому, что заказал впрок, и на этот случай, продам, а себе куплю необходимое.

Есть здесь и такие, кто занимается фарцовкой серьёзно, их видно сразу — барыги, одно слово! Мы стояли вдоль железнодорожной ветки, а чуть дальше располагалась сама Сорочка. Народ идёт в несколько рядов нескончаемым потоком, как на демонстрации, только вместо речёвок про единство партии и народа звучит гомон от продавцов и покупателей, наверно, сравнимый с сорочьим. Может, отсюда и пошло название этого места.

Продавцы стояли с обеих сторон, как бы пропуская всю эту массу через себя. Таят кошельки, трудовые деньги, переходя из рук в руки, превращались у некоторых дельцов в нетрудовые доходы. Тут же под видом покупателей прохаживаются сотрудники ОБХСС в «гражданке» и особо преуспевших в этом деле под белы рученьки со шмотьём увозят «куда следует». Были, конечно, и те, кому не подошёл размер, или вещь оказалась ненужной — таких тоже видно.

Купить здесь можно было всё, чего не продавалось в магазинах: импортные сапоги, куртки «Аляска», фирменные джинсы, батники, футболки с принтом и надписями на английском, дамские туфельки, ботинки на платформе, мохеровые шарфы, очки-«капельки», хорошую косметику.

Даже полиэтиленовые пакеты с ярким рисунком — это тоже было атрибутом тогдашних модников. Стоило всё довольно-таки дорого: например, джинсы, которые мне привёз друг, стоили от 150-ти до 200 рублей, при средней месячной зарплате тогда в 120 целковых.

Многие модники ездили в Москву — в магазины «Ванда», «Лейпциг», «Ядран», и если в этот день «выкидывали товар», то можно было относительно дёшево приодеться. Поездку подгадывали к концу месяца, если магазин не выполнял план, из закромов доставали дефицит, и в этот день выстраивались часовые очереди.

Особенно красиво хотелось одеваться девушкам, чтобы быть привлекательнее, да и некоторые парни не гнушались погоней за модой.

Не вязалось всё это с советской идеологией, осуждавшей погоню за импортными шмотками, потребительскую болезнь молодёжи называли «вещизмом». Атеизм наступил себе на хвост, вот и получили главенство материального над духовным. По церковному, одна из порочных страстей рода человеческого — сребролюбие.

Вот и я, охваченный пороком, выбираю себе футболку, пока за моим товаром и мотоциклом присматривают соседи. Выбрал две: с принтом текста газеты и фотками по всей ткани; и фирменную с крупной надписью «LEVIS», где изображены два погонщика лошадей, тщетно разрывающие штаны. Должен сказать, не пустая эта картинка, долго мне служили джинсы «LEVIS», пока вся синь не исчезла, не стали они бледно-голубыми, а штанины не размахрились.

«В этом мире нет ничего вечного. Всё потихоньку рассыпается», — писал Чак Паланик. Увы, рассыпались и мои джинсы. Сорок пять лет прошло с того лета, каждый день время потихоньку забирает всё чем жил, остались только воспоминания. И моё я живо, пока живы они...

Да, я обещал рассказать о позаимствованном мною плакате, висевшем в гараже! Так вот, преподаватель наш по «Устройству автомобилей» дал задание на лето каждому на 24-м формате листа ватмана (ныне А1) сделать таблицу по его образцу. Использовал он эти плакаты, склеивая их по концу в рулон и заправляя в экран на катушки, и показывал студентам таблички, схемы как учебное пособие. Первого сентября мы должны были сдать свои художества преподавателю.

Друг наш Лёня по приезду в технарь оставил мотоцикл и прикреплённый к багажнику тубус с ватманом, а сам пошёл здороваться с однокурсниками. В это время и подменили его таблицу на плакат из гаража...

Когда пришло время сдавать работу, достаёт он плакат, недоумённо разворачивает его перед преподавателем, и все, кто был рядом, грохнули со смеху. Учитель видит на плакате девушку в смелом наряде и призывной позе с манящей улыбкой и читает текст, который гласил: «Опасайтесь случайных половых связей!».

Хорошо, что наш препод был с чувством юмора, обожали мы его за это, и его предмет любили. Ну, и говорит он: «Из того, что есть по существу нашего курса, вижу на плакате только водителя, высунувшегося из кабины. А ты, Леонид, молодец, судя по всему, это лето незабываемо провёл!».

Прав был преподаватель, завидовали мы другу нашему всегда...

Золотая осень и грустная история любви

...Бывают участки автодорог, которые ранним осенним утром полностью покрыты опавшими листьями. Так и сегодня эта извилистая дорога, словно тоннель между высокими заповедными деревьями, вся в листве. С каждым новым поворотом сами рождаются строки, складываясь в четверостишие. Уже видна сквозь оголённые ветки гладь озера, где расстилается, переливаясь, серебряный колокольный звон к заутрене:

Жемчужина Раифа земли моей родной,
В рассветный час здесь нахожу уединения покой.
Уносятся, по озеру скользя, звон колокольный и мои печали,
В лес заповедный и безмолвий дали...

Наклонив в повороте мотоцикл, я уже не полагаюсь только на звук чиркающей подножки, а листья на асфальте предательски сносят заднее колесо. Спешить незачем, здесь радость в другом — в блаженстве созерцания. Получаешь столько сигналов красоты, когда едешь на мотоцикле, такое не почувствовать в автомобиле!

Ветер каждый раз приносит новые запахи — прохлады утра, хвои, прелой листвы, запоздалых опят, свежести озера... Ты буквально сливаешься с природой, это своего рода медитация: всем управляет подсознание, даже мотоциклом. Мозг освобождается от обыденности. Всё зловредное, что приносит постоянно что-то требующий от тебя социум («ты должен», «будь таким», «тебе это нужно»), уходит на задний план, пока ты мчишься в седле.

Как быстро проходит лето! Так и наша жизнь... Только недавно был молодым, блестящим от растительного воска майским листочком. Но уже тебя потрепала непогода, насекомые погрызли края, придорожная пыль покрыла глянец — всё, что наработалось за лето, ушло в корни дерева.

Вот уже холодный осенний ветер, срывая и кружа, провожает лист в последний земной путь. И никому нет дела, что он стал красивым, золотым, багряным. Ну, может, кто-то заметит, передвигая сухую листву и шурша ногами, до того, как всю эту красоту зальёт мелкий холодный дождь. «Земля еси и в землю отыдеши», — сказано в Книге Бытия.

Мы стояли с М... на втором этаже автотранспортного техникума напротив своей аудитории. Не курили и перерыв между парами занимали разговором. Несмотря на разницу в возрасте (он поступил на учёбу после армии на ту же специальность — «ТО и ремонт автомобилей»), нам всегда было о чём поговорить: у него «ИЖ-Планета Спорт», у меня — «Ява». Только тема «какой мотоцикл лучше» могла занимать сколько угодно времени.

Он был интересным собеседником и видным парнем: высокий, с армейской выправкой, с уже успевшими отрасти русыми волосами, а цветом глаз и лицом — из блондинистых татар.

Наш герой в верхнем ряду второй справа среди коллектива участка электромонтажников предприятия «Эра». 1980 год

Наша группа была мужской, да и на втором этаже были сплошь аудитории механиков. А вот на первом располагались классы для занятий по специальности «Эксплуатация автомобильного транспорта» (по-современному — логисты). Учились там в основном девчонки. Как и основная часть всех наших студентов, они были иногородними, из небольших городов и сёл соседних республик, жили в общежитиях.

Увлечённый разговором, я не сразу понял, почему мой собеседник расплылся в улыбке, и только оглянувшись, увидел двух девушек. Одна из них поздоровалась с М..., и если бы не моё присутствие, приветом бы, скорее всего, всё не закончилось. Эту пару, постоянно гуляющую по этажам, все однокурсники провожали взглядом до конца длинного коридора. И действительно: трудно было их не заметить!

Наверно, они были из тех, кто был уверен в своей неотразимости, в мечте встретить единственного и неповторимого на всю жизнь. Одной перемены не хватило, чтобы друг рассказал о том, как они однажды встретились, сходили в кино, как гуляли допоздна. Как она, прислонившись спиной к дубу и поднявшись на носочки туфель-лодочек, смотрела в его голубые глаза. Как он испытывал волнение от близости её лица, от пьянящего запаха её девичьего тела...

И тогда он только прошептал слова, которые не могли выразить полностью то неведомое доселе чувство: «Хочу быть всегда с тобой! Поедем вместе по распределению на Север, я заработаю квартиру, купим машину, будем на лето приезжать к родителям, радовать их внуками. А хочешь, сделаю всё, как ты пожелаешь! Не буду тебя торопить ни с чем, и с ответом тоже. У нас с тобой впереди ещё много времени».

Владимир Еремеев (справа на заднем плане) с одногруппником Виктором Ключниковым на территории Васильевского автотранспортного техникума. 1977 год

Не было в тот день скорого ответа, только пальцы руки трепетно гладили его голову, путаясь в золотистых кудрях. Осенний бриз с Волги принёс свежесть воды и прохладу ночи, листья дуба ждали его, чтобы посыпаться дождём на прелую землю.

Ей уже пора в общежитие, по пути она подняла лист ясеня и в лунном свете пересчитала прожилки — получилось нечётное число.

Осень была в тот год поздняя, а бабье лето — тёплое и сухое. Деревья стояли почти голые, листья легли на землю, укрыв всё золотым ковром.

А через день после нашего разговора М... не стало. Далеко за полночь, возвращаясь на мотоцикле домой со свидания, он, ослеплённый встречным автомобилем, не заметил ехавшего в попутном направлении грузовика и врезался в него на полном ходу.

С тех пор уже минуло более сорока лет... Но каждую осень, во время листопада, я вспоминаю М..., думаю, как бы сложилась его судьба, если бы не та злополучная авария, вспоминаю его вмиг постаревшую от горя мать.

У края леса и сейчас стоят, будто вышли на опушку погулять, дуб с ясенем. Они, касаясь друг друга огромными ветками, словно держатся за руки...